Глубина постижения действительности — вот что дорого в игре Габена. Его герои тесно связаны с эпохой, средой, с конкретной жизнью своего народа. И в то же время они подняты над повседневностью.

Национальное и временное слиты с общечеловеческим и вечным. Трезвость взгляда сопряжена с эпическим масштабом личности.

Почти во всех картинах предвоенных лет Габен играл людей с трагической судьбой. Бандит Пепе, дезертир Жан, рабочий Франсуа, машинист Жак Лантье («Человек-зверь» Ренуара) появлялись на экране в кульминационные моменты своей жизни. Каждый из них был волей обстоятельств загнан в западню. Каждый боролся до конца и на пороге смерти переживал короткие минуты счастья. Любовь воспринималась как прозрение. Мир, озаренный ее светом, представал очищенным от мелочей. Но тем яснее становились неустроенность и безысходность жизни, иллюзорность романтической мечты.

Действительность неумолимо возвращала человеку одиночество. Надежды рушились. Реальностью оказывалась комната, где осажденный полицейскими рабочий стрелял в себя, или летя - щий паровоз, с которого выбрасывался машинист.

Трагизм жизни, неосуществимость гармонического идеала, грозное предчувствие расплаты — мотивы, ставшие перед войной центральными в киноискусстве Франции. Они возникли на реальной почве: мир стоял на грани катастрофы. Тоскливый колорит безвременья господствовал в картинах, где играл Габен. Жестокий жребий его многоликого героя мог быть истолкован как пророчество. Но в цельности и силе чувств, в высокой человечности «габеновского образа» зрители черпали отвагу.

В 1940 году, когда фашисты оккупировали Францию, Габен уехал в Голливуд. Он пробыл там сравнительно недолго. Снялся всего в двух фильмах: «Полнолуние» и «Самозванец» и сразу же почувствовал, что стал «не тем, чем желал быть».

«Мне не доставало территории моей родины... Я сам себе не нравился», — рассказывал актер. Необходимость приспосабливаться к непривычной обстановке его угнетала. Играть на чуждом языке и даже просто жить в чужой стране казалось тягостным. Он не хотел пережидать войну в спокойном уголке. Впоследствии он объяснял: «Для меня это было невозможно. Если бы я остался там, когда другие воевали, я никогда бы не посмел ступить на землю Франции. А мне очень хоте - лось возвратиться к себе домой. Я бы умер от скуки там, в далеком Голливуде. И раз уж нужно было выбирать — околевать там или умирать здесь, я предпочел сражаться в этой распроклятой войне».